Что слёзы! Дождь над выжженной пустыней. 
Был дождь. Благодеянье пронеслось. 
Сын завещал мне не жалеть о сыне. 
Он был солдат. Ему не надо слёз. 
Солдат? Неправда. Так мы не поможем 
Понять страницу, стёршуюся сплошь. 
Кем был мой сын? Он был Созданьем Божьим. 
Созданьем божьим? Нет. И это ложь. 

Далёк мой путь сквозь стены и по тучам, 
Единственный мой достоверный путь. 
Стал мой ребёнок облаком летучим. 
В нём каждый миг стирает что-нибудь. 

Он может и расплыться в горькой влаге, 
В солёной, сразу брызнувшей росе. 
А он в бою и не хлебнул из фляги, 
Шёл к смерти, не сгибаясь, по шоссе. 
Пыль скрежетала на зубах. Комарик 
Прильнул к сухому, жаркому виску. 
Был яркий день, как в раннем детстве, ярок. 
Кукушка пела мирное «ку-ку». 

Что вспомнил он? Мелодию какую? 
Лицо какое? В чьём письме строку? 
Пока, о долголетии кукуя, 
Твердила птица мирное «ку-ку»? 

...Но как он удивился этой липкой, 
Хлестнувшей горлом, жгуче-молодой! 
С какой навек растерянной улыбкой 
Вдруг очутился где-то под водой! 
Потом, когда он, выгнувшись всем телом, 
Спокойно спал, как дома, на боку, 
Ещё в лесном раю осиротелом 
Звенело запоздалое «ку-ку». 

Жизнь уходила. У-хо-ди-ла. Будто 
Она в гостях ненадолго была. 
И, спохватившись, что свеча задута, 
Что в доме пусто, в окнах нет стекла, 
Что ночью добираться далеко ей 
Одной вдоль изб обугленных и труб. 
И тихо жизнь оставила в покое 
В траве на скате распростёртый труп. 

Не лги, воображенье. 
 Что ты тянешь 
И путаешься? 
 Ты-то не мертво. 
Смотри во все глаза, пока не станешь 
Предсмертной мукой сына моего. 
Услышь, 
 в каком отчаянье, как хрипло 
Он закричал, цепляясь за траву, 
Как в меркнущем мозгу внезапно выплыл 
Обломок мысли: 
 «Всё-таки живу». 
Как медленно, как тяжело, как нагло 
В траве пополз тот самый яркий след, 
Как с гибнущим осталась с глазу на глаз 
Вся жизнь, все восемнадцать лет. 

Ну, так дойди до белого каленья... 
Испепелись и пепел свой развей. 
Стань кровью молодого поколенья, 
Любовью всех отцов и сыновей. 

Так не стихай и вырвись вся наружу, 
С ободранною кожей, вся как есть, 
Вся жизнь моя, вся боль моя - к оружью! 
Всё видеть. Всё сказать. Всё перенесть. 

Он вышел из окопа. Запах поля 
Дохнул в лицо предвестьем доброты. 
В то же мгновенье разрывная пуля, 
Пробив губу, разорвалась во рту. 

Он видел всё до точки, не обидел 
Сухих травинок, согнутых огнём, 
И солнышко в последний раз увидел, 
И пожалел, и позабыл о нём. 
И вспомнил он, и вспомнил он, и вспомнил 
Всё, что забыл, с начала до конца. 
И понял он, как будет нелегко мне, 
И пожалел, и позабыл отца. 
Он жил ещё. Минуту. Полминуты, 
О милости несбыточной моля. 
И рухнул, в три погибели согнутый. 
И расступилась мать сыра земля. 
И он прильнул к земле усталым телом 
И жадно, отучаясь понимать, 
Шепнул земле — но не губами — целым 
Существованьем кончившимся: 
 «Мать».