О Клюеве

Из крестьян-сектантов. Мать была сказительницей. В юности жил в Соловецком монастыре, ездил по поручению секты хлыстов в Индию, Персию.

Блок, с которым Клюев вступил в переписку в 1907, помог публикации его первых стихов. Первая книга «Сосен перезвон» вышла с предисловием Брюсова (1912). Подружился с Есениным, который затем считал его одним из своих учителей. Сблизился с неонароднической группой «Скифы» (Иванов-Разумник, Орешин, Белый, Клычков), которая ждала спасения крестьянства революцией и революции - крестьянством, однако в этих надеждах он вскоре разочаровался.

После самоубийства Есенина написал «Плач о Сергее Есенине» (1926), который был вскоре изъят из обращения. На Клюеве выжгли клеймо «кулацкий поэт», перестали печатать. В поэме «Погорельщина» он оплакал уже не Есенина, а всю крестьянскую Русь.

В 1933 году был арестован, сослан в Нарым, переведён по ходатайству Горького в Томск, но затем снова арестован. А вскоре был расстрелян.

Двадцать лет, до посмертной реабилитации в 1957 году, его имя не упоминалось в СССР, а первая посмертная книга вышла в 1982 году.

Во время гласности наконец опубликованы и другие считавшиеся утерянными произведения, в частности поэма «Погорельщина» , переданная когда-то самим Клюевым итальянскому слависту Ло Гатто и изданная в 1950-х годах за границей. Эта поэма стала своего рода былиной об уничтожении крестьянства в России. Клюев пишет из ссылки своему другу С. Клычкову: «Я сгорел на своей «Погорельщине» , как некогда сгорел мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей-неволей связует две эпохи - озарённую смолистыми кострами и запалами самосожжений эпоху царя Фёдора Алексеевича и нашу, такую юную и потому многого не знающую. Я сослан в Нарым, в посёлок Колпашев на верную и мучительную смерть».

В 1934-м на допросе он показал: «Осуществляемое при диктатуре пролетариата строительство социализма в СССР окончательно разрушило мою мечту о Древней Руси». Наверняка они заставляли его «закладывать» самого себя. Но в данном случае он был искренен. По иронии судьбы именно в архивах КГБ сохранилась «главная», хотя и неоконченная поэма Клюева - «Песнь о Великой Матери» , которую и поэт, и современники считали безвозвратно утерянной.

[© Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е. Евтушенко]

КЛЮЕВ Николай Алексеевич [1887—] — поэт. Родился в крестьянской семье; литературную деятельность начал в 1912. Клюев является одним из виднейших представителей кулацкого стиля в русской литературе, оформившегося перед войной 1914 на основе форсированного выделения «хозяйственных мужичков» (столыпинские отруба и хутора). Поэтические черты этого стиля — стремление отрицать классовую борьбу в деревне, представив её как патриархально-идиллическое единство; резкая вражда к городу, разрушающему эту идиллию, рисуемую в религиозно-мистических и фантастических тонах, и стремление конфликтом города и деревни (взятых вне их социального расслоения) подменить те классовые конфликты, которые развёртываются в подлинной деревне (это и ведёт к отрыву от реальности и фантастико-мистическому изображению несуществующей деревни); наконец заострённо-враждебное отношение к социалистической революции и социальной перестройке, которое она с собой принесла. В ряде стихотворений Клюев с особенным пафосом развёртывает идиллические сусальные картины своей деревни, поэтизируя каждую мелочь в ней и превращая её в совершенно особый мир: «В селе Красный Волок пригожий народ, / Лебёдушки-девки, а парни, как мёд, / В молённых рубахах, в белёных портах, / С малиновой речью на крепких губах».

Эта «Избяная Индия» и является единственной носительницей творческого начала для Клюева: «Осеняет словесное дерево, / Избяную дремучую Русь». В ней для Клюева заключается всё подлинное, ценное:

«Олений гусак сладкозвучнее Глинки,
Стерляжьи молоки Верлена нежней,
А бабкина пряжа, печные тропинки
Лучистее славы и неба святей». 

Понятно, что изменение этого уклада, те новые моменты в жизни деревни, которые связаны в деревне с процессами, протекающими в городе, вызывают у Клюева резкую вражду: город он трактует как носителя бесовского начала в противовес божественному началу деревни; город для Клюева — «ад электрический». «Книги-трупы, сердца папиросные, ненавистный творцу фимиам», «Город-дьявол копытами бил, устрашая нас каменным зевом».

Характерно, что в дни империалистической войны Клюев мотивировал патриотизм своих оборонческих стихов тем, что в лице Германии на Русь ополчился мир машинной техники и городской культуры.

Вся эта система отношений к действительности, чётко намечающаяся ещё до Октября, это прославление богатой, сытой, «божеской», деревни естественно определяет и его отношение к революции. Первоначально, поскольку окончательная ликвидация дворянства совпадала с интересами кулачества, Клюев приемлет революцию, но уже здесь у Клюева выступает совершенно специфическое её понимание:

«Обожимся же, братья, на яростной свадьбе
Всенародного сердца с Октябрьской грозой,
Пусть на полке Тургенев грустит об усадьбе,
Исходя потихоньку бумажной слезой». 

Революция с самого начала трактуется Клюевым в тех же религиозных и даже монархических тонах («Боже, свободу храни, Красного государя коммуны»), понимается только как революция мужицкая: «Пробудился народ-Святогор», «ставьте свечи мужицкому спасу» и т. д.

Даже образ Ленина даётся в религиозно-народнических тонах («Есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах»).

Пролетарская революция и её вождь гримируются под кулака, происходит сусально-националистическое и византийски-церковное искажение лица революции, выраженное в максимально-реакционной форме.

Это своеобразное кулацкое «приятие» буржуазно-демократических завоеваний революции органически связано ещё со стихами Клюева о революции 1905, резко враждебными помещичьему строю, но расплывчатыми и религиозными, стилизованными под старинку.

Однако по мере развития революции Клюев резко начинает от неё отталкиваться, снова развивая мотивы той же «особой» деревни, идущей по своим, «высшими силами» начертанным путям. Революция идентифицируется с тем же дьявольским городом, она разрушает клюевскую сусальную деревню:

«Древо песни бурею разбито,
Не триодь, а Каутский в углу».
«Облетел цветок купальской веры,
Китеж-град — ужалил лютый гад». 

И Клюеву остаётся только обращаться с мольбой к «Егорью» — «страстотерпец, вызволь, цветик маков». Революция разрушает старый уклад и поэтому яростно «разоблачается»:

«Вы обещали нам сады
В краю улыбчиво далёком.
На зов пошли — чума, увечье,
Убийство, голод и разврат...
За ними следом страх тлетворный
С дырявой бедностью пошли, —
И облетел ваш сад узорный,
Ручьи отравой потекли».
«Не глухим бездушным словом
Мир связать в снопы овинные».
«И цвести над Русью новою
Будут гречневые гении». 

Эта враждебность к пролетарской революции, постепенно разрушающей базу кулачества в деревне и наконец ликвидирующей его как класс, и является доминантой послеоктябрьского творчества Клюева, она же и вызывает весь тот культ старой, красочной, патриархальной деревни, которую он даёт в своих исключительно изощрённых в изобразительном отношении стихах. Эту свою установку на «старину» он демонстративно подчёркивает например в своём предисловии к сб. «Изба в поле» [1928], завляя, что «знак истинной поэзии — бирюза. Чем старее она, тем глубже её зелёно-голубые омуты...»

Поэмы «Деревня» и «Плач по Есенину» [1927] — совершенно откровенные антисоветские декларации озверелого кулака. Клюев открыто проклинает революцию за разоблачение мощей и т. д. и предрекает, что «мужик сметёт бородою» новое татарское иго. Так развёртывается социальная сущность клюевской «старорусской» эстетики.

Мироощущение вымирающего кулачества, цепляющегося за прошлое и отталкивающегося от революции, и выражено в творчестве Клюева как одного из наиболее ярких представителей кулацкого стиля, среди которых следует назвать Клычкова,Орешина, раннего Есенина и др.

Библиография: I. Песнослов, кн. I, изд. ЛИТО НКП, П., 1919; То же, кн. II, П., 1919; Медный Кит, изд. Петр. совдепа, П., 1919; Песнь солнценосца, Земля и железо, изд. «Скифы», Берлин, 1920; Избяные песни, изд. «Скифы», Берлин, 1920; Львиный хлеб, изд. «Наш путь», М., 1922; То же в изд. «Скифы», Берлин, 1922; Четвёртый Рим, изд. «Эпоха», П., 1923; Мать суббота, изд. «Полярная звезда», П., 1923; Ленин, Гиз, П., 1924; Изба и поле, М., 1928.

II. Каменев Ю., Литературные беседы, Н. Клюев, «Звезда», 1912, № 10; Троцкий Л., Литература и революция, изд. 2-е, М., 1924; Шапирштейн-Лерс Я., Общественный смысл русского футуризма, М., 1922; Лелевич Г., Окулаченный Ленин, сб. «На литературном посту», М., 1924; Его же, Литературный стиль военного коммунизма, «Литература и марксизм», 1928, II; Князев В., Ржаные апостолы (Клюев и клюевщина), изд. «Прибой», П., 1924; Безыменский А., О чём они плачут, «Комсомольская правда», 5/IV; Бескин О., Кулацкая художественная литература и оппортунистическая критика, Изд. Комакадемии, 1930.

III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия (1917—1927), т. I, Гиз, М. — Л., 1928.